— Ну, вот извольте посмотреть, — предложил он. — Не увидите ли чего-нибудь любопытного на том берегу?
Синицын поглядел.
— Я вижу какие-то странные кочки бон на той круглой сопке, — сказал он.
— Ну, так вот! Знаете ли вы, что это за кочки? Это — шапки, милый товарищ! Да, да, шапки, которые китайское командование ухитрилось выдать своим солдатам! Они, правда, теплы, не по погоде теплы, такие большие, просторные, меховые с большими ушами. Но, извините меня, я предпочту выпустить свой полк с открытыми головами, чем обрядить его в эти мономаховы шапки. В такую шапку не попасть нельзя. Сегодня ко мне приходила целая депутация. Говорят, за себя не ручаются, так руки и чешутся пощелкать орехи на этих камилавках.
Опережая звук залпа, в бруствер вонзилось несколько пуль. Одна из них попала в край окна и обдала командира пылью и щебнем. Комполка соскочил со ступеньки на дно траншеи. Отряхнувшись, потянул Синицына к выходу:
— Зря шутить не стоит! Здесь все-таки опасно…
Весь обратный путь командир шел молча, задумавшись. День разгуливался. Последние тучи скрывались на западе, а на их место приходили легкие сероватые облака. Над ними повисла тонкая кисея мглы, которую легко прорывало солнце. Ветер стих, и стало очень тепло, почти жарко.
Из-за холмов продолжали слышаться отдельные выстрелы.
В лагере было очень оживленно. У штабной палатки быстро рос кружок красноармейцев. Сходились со всех сторон. Некоторые бегали по палаткам и звали:
— Ребята! Пленных привели! Айда зечить!
Командир и Синицын подошли. Их пропустили внутрь кружка. Там действительно стояли два пленных китайца и около — молодой красноармеец, приведший их. Он чуть-чуть растерянно поглядывал то на одного, то на другого. Синицын теперь вблизи мог рассмотреть необычную форму китайцев. Их шапки, в самом деле, были похожи, как сказал комполка, на шапку Мономаха: такие же конические, высокие, мохнатые. Под френчем на китайцах были надеты уродливые ватные штаны, а на ногах — странная обувь, что-то среднее между валенками и фетровыми женскими ботами. Один из пленных был одет значительно лучше другого. Это был унтер-офицер. Оба они попались на нашем берегу в прибрежном кустарнике, откуда внимательно наблюдали за расположением караулов.
Когда молодой красноармеец их нашел, они не стали сопротивляться. Охотно отдали оружие и даже как будто обрадовались, что попали в плен.
Унтер-офицер стоял насупившись и ничего не отвечал на вопросы. Зато его сосед не заставлял себя упрашивать. Он так и вертелся из стороны в сторону, торопясь поскорее всем ответить. Но лицо у него было испуганное.
— Ты есть хочешь? — спрашивали его красноармейцы.
— Нет! — мотал головой китаец. — Моя сыт.
— Врет! — говорили кругом. — Ишь, как скулы торчат: их там не балуют. А есть боится — думает, отравят.
— Ты откуда сам? — спрашивали другие.
— Шанхая… Шанхая, — торопился китаец.
— О! Издалека же ты приехал. А зачем воюешь?
— Воевать ходи нету — большой капитан кушать не давай.
— А капитан тебя бил?
— Била! — кивал китаец.
— Шибко бил?
— Шибко била…
И вдруг неожиданно повернулся к своему соседу и показал на него рукой:
— Эта маленький капитана тоже била!
— Вот это здорово! — засмеялись красноармейцы. — Молодец, парень!
Кто-то подошел к китайцу и расстегнул его френч.
— М-да! Переодеть-то его нужно. И вымыть тоже. Фу ты, чорт, зверья-то, зверья!
И отскочил, отряхивая руки. Китаец был напуган. Торопливо он застегивался.
— Ведите в баню, потом в лазарет, после в штаб, — распорядился комполка, и когда молодой красноармеец легонько подтолкнул пленных, коротко спросил у китайского солдата:
— Какой части?
Китаец отвернулся.
— Моя по-русски понимай нету…
Красноармейцы кругом заволновались:
— Вот гад! Говорил-товорил, а теперь не понимает! Здорово их там учат…
Унтер-офицер проходил мимо. Вдруг он остановился перед комполка и вытянулся, отдавая честь:
— Моя говорить будет… Какой части, сколько солдат, сколько оружия.
С плохо скрываемым бешенством командир крикнул побледневшему китайцу:
— В штабе скажешь! Не терпится…
И, отвернувшись, пробормотал, ни к кому не обращаясь:
— Испугался, подлец! Ждет — накажут за то, что солдат своих бил.
Он быстро пошел к палатке. Синицын хотел было возвращаться к себе в сторожку, но вдруг комполка повернулся к нему. Теперь лицо командира улыбалось лукаво и хитро.
— Вы знаете, что? — сказал он. — Я решил предпринять маленькую операцию. Так, пустяки, для острастки. Если хотите, можете принять участие. Опасности, уверяю вас…
Он не смог договорить. Синицын обрушился на него так горячо с вопросами: где? когда? как? — что комполка пожалел о своем неосторожном предложении.
Этим вечером жители ближайшей деревни, отделенной от Аргуни лишь узким гребнем невысоких холмов, были привлечены необычайным зрелищем. На склоне гребня, обращенном к деревне, построилась четыреугольником рота красноармейцев. Посредине медленно ходил взад и вперед командир, заложив руки за спину, подняв лицо к небу, и негромко командовал:
— По облаку, похожему на свинью, первый взвод… пли!
Ахал залп.
— По ястребу-стервятнику, — снова начинал командир, — второй взвод… пли!
Изрешеченная пулями птица камнем падала в кусты. Деревенские собаки со всех ног кидались к ней.
— В белый свет, — звонко продолжал командир, — рота… пли!